<…>

<…>

На том же собрании выступил Иван Петрович Каменщиков. Катя надолго запомнила его слова.

— Старанием одним не возьмешь новых рубежей, ежели нету выучки, знаний. Вот у меня народ – старательный. Работают с душой. Катя Сергеева, к примеру, к сердцу все принимает. Но знаний у нее маловато. Надо хорошо знать станок. Характер его распознать. Ну, Сергеева работает у нас без году неделя. А другие – больше года, а станки свои не знают. Их Мымрин не учил, давал лишь общие указания, ставил в полную зависимость от себя, подавлял самостоятельность и инициативу. Распустил ребят, развратил. Ему нужны были только деньги да развлечения. Вот и продался. Надо нам организовать учебу прямо в цехе. Чтоб с умом работать, а не с кондачка. Наше рабочее государство нуждается в рабочих с государственным умом и умными руками.

Каменщиков сразу же после этого собрания организовал учебу с молодыми, на практике и по чертежам объяснял устройство станков, принцип действия, учил лучшим приемам.

<…>

Из солидарности Аня вместе с Катей посещала технический кружок, хотя уже давно освоила свое дело. Иван Петрович сделал Аню своей помощницей в обучении новичков токарному делу.

Целыми вечерами Катя пропадала в городе вместе с Аней. После занятий бродили по улицам. Аня с восхищением слушала песни, которые Катя пела с таким вдохновением, что доводила подругу до слез умиления.

Однажды Аня сказала:

— Катя, а ведь ты можешь стать артисткой. Ты – красивая, у тебя голос, как колокольчик. Я такого еще не слышала. А когда поешь, знаешь, вся так и светишься. Тебе надо записаться в драмкружок.- И в следующее воскресенье потащила подругу в Удмуртский клуб. Аня там занималась давно, но почему-то помалкивала. Она из скромности считала себя никудышной вообще, а уж в артистки и не метила. Но драмкружок посещала охотно.

* * *

Богатырев взял Сергея под локоть и отвел в сторону.

— Прогуляемся, Сережа. Я к тебе зашел.

Они не спеша побрели по гулкому деревянному тротуару.

— Я твою пьесу прочитал. Ты социальную драму, классовую борьбу подаешь так, словно люди сами виноваты в своей горемычной жизни. Не вглядываешься, не показываешь причин несчастья героини, бедняков. Да и как-то все у тебя получается слишком уж легковесно. Буффонада какая-то. Из-за нее теряется смысл драмы. Зачем тебе понадобилось это бесконечное обыгрывание старых обычаев, любовной похоти кулацких сынков, смакование ночных подробностей? И вдруг рядом с этой пошлостью – наши лозунги. Не серьезно это, Сергей.

— Да это… это…- Сергей не находил слов от стыда и возмущения,- это все не я. Пьесу переделали без моего ведома. Там даже слова вставлены против русских: будто от них все беды удмуртов. Я так не считаю. У нас с русскими одна дорога. Порехин говорит, что это сам Бакин исправил.

— Так,- задумчиво протянул Богатырев.- Кто чесночку поел, тот сам скажется. Понятно. Ты, Сережа, соображаешь правильно: без русских нам пути в счастливое будущее нет. Ну, вот что. Пьесу надо переделать, исправить.

— Исправить? Не знаю, получится ли у меня. Я ведь впервые.

— Мы и Советскую власть впервые в мире установили. Еще многое, Сережа, нам придется делать впервые. Поэтому мы и революционеры-большевики и комсомольцы. Косу девушке отрезать проще пареной репы, а вот душу ее повернуть к солнцу, к новой жизни куда сложнее, Сережа.

— Вот именно,- воскликнул радостно Сергей.- Я стихи о любви написал, а меня обвинили в проявлении гнилой мелкобуржуазной морали.

— Да-а-а,- снова протянул Спиридон Васильевич и надолго умолк. Сергей шагал рядом, заглядывая в лицо Богатыреву.

— Пьеса у тебя получится, только не трусь, не пасуй. Но и мелкобуржуазная храбрость здесь не нужна. Я сам не пишу, никогда не мечтал быть писателем. Но будущее нашего удмуртского народа, всех народов России представляю ясно. Великое дело мы начали. Прекрасное. И настоящие, истинно народные писатели должны помочь трудящимся увидеть путь к этому счастливому будущему. Надо, Сережа, борцов за счастье народа во весь рост показывать в книгах и спектаклях. Во всю их человеческую, а значит, большевистскую духовную и физическую мощь. Лозунгов у нас много. А вот революционных художественных произведений, где бы эти лозунги воплотились в живых полнокровных героев, пока маловато. А они нужны не меньше, чем хорошие лозунги. Быть может, даже больше. Потому что помогают людям взглянуть на себя как бы со стороны. Вернее – изнутри. Разобраться в себе. Стать грамотнее и в мыслях, и в чувствах. Ты – писатель. Тебе и карты в руки, Сергей.

— Какой же я писатель! — ужаснулся парень.- Я только пробую.

— Пробуй и дальше,- согласился Спиридон Васильевич.- Вот у тебя в пьесе кулак – явный зверь. Чуть ли не зубами рвет бедняков. Рвет и мечет на глазах у всей деревни. Да, он зверь, но зверь хитрый, коварный. У нынешнего кулака на языке масло, а за пазухой нож или обрез. Добряком стал ныне кулак: долг простит, поможет лошадью. А для чего – ты задумался? Он духовно закабалить хочет крестьянина, вырвать из наших рядов как можно больше будущих бойцов. А нам нельзя терять ни одного человека, ибо социализм мы сможем построить только все вместе. А кулаку, известно, социализм – нож в горло. Вот он исподволь и подтачивает наше дело. А с такими врагами, как у тебя в пьесе, мы давно бы справились. Сам народ их бы скрутил. А «благодетеля» как же скрутишь? Иной и защищать его станет, поскольку не раскусил его классовой сути. А ты, писатель, и обязан помочь обманутому работнику раскусить своего хозяина.

— А ведь правда! — изумился Сергей.- Как это я не додумался?!

— И дальше,- выждав минуту, продолжил Спиридон Васильевич.- Твоя героиня повесилась просто потому, что слабеньким человеком она была. Ты человека в ней унизил, а надо было возвысить. Ее смерть рождает жалость и только. А жалость унижает человека. Надо было показать крупным и четким планом обстоятельства, которые привели хорошую девушку к гибели. Почему она повесилась? Кто в этом повинен? Гибель героини не жалость, а справедливый гнев должна родить. Больше того: поднять людей на борьбу с этим злом. Борьбу народную, классовую. В судьбе этой девушки я, зритель, должен увидеть свою собственную судьбу. Я так понимаю задачу автора пьесы. А ты как думаешь?

Сергей хлопнул себя по лбу и, забежав вперед, уставился на Спиридона Васильевича. Его лицо пылало, глаза горели от возбуждения. Климов не мог вымолвить и слова от радости: ему открылось что-то такое, что разом осветило смутную дорогу.

— Я, я… Я попробую заново написать пьесу. Я все понял. Я сейчас же и начну. Можно?

— Валяй, действуй,- сказал серьезно Богатырев, пожал руку парню и зашагал дальше. А Сергей долго еще стоял на тротуаре, глядя куда-то вдаль и мешая редким прохожим.

* * *

— Я вот о чем хочу спросить тебя, сын: не записался ли ты в коммунисты?

— Ну? — удивился Василий, не понимая, куда клонит отец.- Зачем? Пока и не думаю.

Прохор осерчал, стукнул кулаком по столешнице и решительно заявил:

— Дурак ты, дурак! Сколько учился, а ума не нажил. Кого ставят в начальники над нами? Только большевиков. Всюду они сидят над нами. А ты, что же, хуже их? Запишись в коммунисты и станешь начальником. Тем более в самой Москве учился. Кто из удмуртов такой чести удостоился? Раз-два и обчелся. Понял?

— Ты же сам меня отлупил, когда я без спросу вступил в комсомол.

— Тьфу ты! Когда это было?! Тогда другие времена были. Упрекал, а теперь прошу: вступай. Если ты станешь ходить в коммунистах… Подумай, голова, как заживем. Быть тебе председателем сельсовета. Это для начала. А потом и выше подтолкнем, если правильную линию поведешь: в Вавожский исполком. Председателем! Понял?

Василий выпрямился, откинул голову, расправил плечи и усмехнулся.

— Ты, отец, мелко плаваешь…

— Как?! Что?! Да я тебя… Сукин ты сын…

— Погоди, не ярись,- спокойно остановил отца сын.- Я и не думаю быть каким-то председателем сельсовета.

— Вот ты ка-а-а-ак! А для чего тебя учили?

— Для того, чтобы повыше стоять. Понятно? Я в Ижевске стану таким начальником, что все ваши председатели ко мне будут обращаться за помощью. А раз так, то где я буду полезнее своей деревне – здесь или в Ижевске?

— Ну, ну, ну…- растерялся, раскрыл рот от изумления отец.- Хорошо, если так. Это другой коленкор. Ишь ты – голова – два уха! Ну и ну.

— То-то, отец. А ты, «ума не нажил». Слова попусту не разбрасывай загодя.

— Ну и ну,- только и сумел еще раз промычать отец.

— В партию большевиков я вступлю, но опять же с умом, не торопясь. Сначала поработаю, покажу себя в деле так, чтобы меня попросили в партию, а я не сам навязался.

— Ну… ну…

Варя напряженно слушала разговор отца с сыном. Когда поняла, что Вася собирается в Ижевск, дернулась, собралась в тугой комок. «Как же так? Неужели зелье не подействовало? А может, он меня с собой возьмет?»