Пока самолеты кружили над переулком Широким и обращали в прах школу 27 и детский сад, Арлекин перезаряжал винтовку, а Серега спрашивал Анну: – Как вы тут?

– Все хорошо, спасибо Арлекину… Без тебя соскучилась. Страшно было: а вдруг – Рольгард?

– Да ну, брось! – я старался не думать о кусках гнилого мяса. – Пойдем отсюда, скоро уж рассветет… – я потянул Анну за руку.

– Нет, нельзя пока.

– Почему?

– … не знаю. Нельзя пока.

– Хм, странно… Ну ладно. А чего ждать?

Она нахмурила лоб и говорила, тщательно подбирая слова, как бы прислушиваясь к чему-то.

– Надо, чтоб самолеты… чтоб самолетов не стало… А то люди в домах – кто от чего – от порока сердца, от закупорки сосудов, умрут к рассвету… а так… им всем сразу… всей улице снится все это… все, что происходит на самом деле – они живы, но они спят…

– Ты мне русским, а не птичьим языком объясни, что конкретно нужно сделать, чтоб отсюда можно было спокойно уйти? нетерпеливо спросил я.

– … надо сделать так, чтоб не стало самолетов.

– Фу, ерунда какая! Что ж ты молчала-то, надоело уж тут торчать-то, – возмутился я.

Самолеты тремя черными точками двигались на нас. Арлекин, погруженный в стрельбу по движущейся мишени, даже высунул от усердия кончик языке, Серега отвлек его и предложил принять во внимание один, тот, что двигался с правого фланга.

…пути двух метких очередей пересеклись на пластиковом шлеме кабины самолета. Машина клюнула носом, зависла в небе и ушла, подмяв под себя кафе «Минутка» и зонтики розового шелка. Второй самолет, отведав огня, взорвался в воздухе, как бы начиненный динамитом, раскидал по ветру обломки металла, тряпок и мяса. На месте разрыва еще долго висел рыжий шар дыма. В третьей машине, как видно, был самый ловкий пилот: самолет два раза зависал над нами, расстреливаемый в упор, делал разворот и уходил к Широкому. И только при третьем заходе пуля повредила что-то в рулевом управлении, и он врезался в серую девятиэтажную башню, очень удачно возникшую на его, вдруг ставшем таким неуверенном, пути. Только хвостовые рули шевелились, как у засыпающей рыбы.

Нависла тишина, тревожимая лишь голосами первых птиц.

– Значит, жителям этих домов только снится весь этот развал… А я? Я-то ведь и рукой могу потрогать эту железяку, недоумевал Арлекин, показывая на кусок самолета, – я-то ведь не сплю, правда?

– Спишь, Арлекин, спишь, милый, – успокоила его Анна. Тот, соглашаясь, зевнул:

– Ну, раз так – я поехал… баиньки…

Серега не успел удивиться переиене в настроении Арлекина, как тот прислонил бережно винтовку к телефонной будке, махнул рукой и уехал на невесть откуда взявшейся «Волге». «Волга», выехав на Кирова, тотчас исчезла, ровно ее и не было.

Комментировать столь поспешное отбытие Серега не стал.

– Ну что, хорошая моя, дальше пойдем?

– Ага.

До восхода оставались минуты…

Оставив изувеченный пейзаж, мы двинулись мимо «Океана», дальше мимо скамеечек-кругов у магазина «Подарки» – в сторону пруда. Двинулись, правда, медленно и словно бы неохотно – давали себя знать бессонная ночь, бои, пожары…

От усталости притупилось внимание, и чертей, выпрыгивающих нам навстречу из подземного перехода на М.Горького, Серега принял во внимание как-то не сразу. Опять же Анна, не раздумывая, развернула его и побежала в обратную сторону. Серега, само собой, за ней, прикрывая тылы.

Черти оказались точь-в-точь такие, какими их рисуют на очень страшных картинках, такие, какими их описал великий Гоголь: человеческое тело, но в бурой шерсти, но с хвостом, ноги имеют [73] копыта, голова – свиной пятак и рога, рост – сантиметров сто семьдесят – сто восемьдесят.

Добежав до ближнего из высотных домов, мы заскочили в подъезд, не имеющий лифта, со ступеньками до самого шестнадцатого этажа. Черти же, все перепутав и сбив с ног изначально неудачливого рыбака, заскочили в другой, в тот, где лифт и прямой ход на площадки перед квартирами. Эти подъезды соединены балконами, балконы же во всю высоту, то есть от потолка предыдущего до пола последующего этажей, отделены от свободного пространства, от воли, фигурною решеткой серого бетона. Сделано это, я думаю, для того, чтоб пьющие вино на свежем воздухе небритые люди и девочки восьмых и девятых классов не падали с верхних этажей в минуты душевной неспокойности.

Не найдя нас, черти не догадались воспользоваться лифтом, чтоб встретиться с нами где-нибудь наверху, они вместо этого выскочили на улицу, долго оглядывались в панике, наконец, отыскали нужную дверь и затопали по ступеням вослед нам.

Затопали, впрочем, довольно быстро, и уже где-то на пятом этаже Серега, оглянувшись, увидел их дикие, волчьи глаза и жадные грязные руки. Казалось, вот-вот они вцепятся в тело и тяжелый воздух из их нездоровых легких подталкивал нас в затылок.

…И тогда я понял, что – не уйти, резко обернулся и ударил ближнего в свиной пятак. Произошло сложение скоростей – он напоролся на мой кулак и отскочил, как мячик, с определенной скоростью на поспешающих сзади. Пока черти там падали, и поднимались, и шлифовали ступеньки, я нагнал Анну.

– Стучи в квартиры, в любую, съезди им по ушам, расскажи сказочку, укройся, живее!

– Нет, милый, – ответила она, – смотри.

И мотнула головой в сторону фигурной решетки.

А там тонкая, микронная ниточка Солнца потянула за собой новый день.

Черти остановились в растерянности, переминались с ноги на ногу, злобно глядели на нас, отделенные невидимой прозрачной стенкой. В узких их глазах мелькало желание разорвать, смять, уничтожить – а мы были недосягаемы. Серега сполз по стене вниз, сел на пол и закрыл глаза. Чувствовал рядом с собой нежное тепло Анны и глубокий душевный покой. «Вот теперь, Анна, все. Поздравляю тебя с жизнью…»

Черти постепенно блекли, исчезали, как вдруг отовсюду загремел голос: – Взя-а-ать!!!

Рухнула, зазвенела стенка, подняться с корточек я не успел, по мне как будто проскакал табун лошадей, опять на секунду потерял сознание, вскочил на ноги.. С Анны рвали одежду, она отпихивала их, царапала ногтями, но ее сшибли, повалили на пол…

Последним усилием Серега стряхнул с себя кипу чертей, подскочил к барахтающейся на полу куче, выдернул Анну, толкнул вверх по лестнице и обернулся к Рольгардовыи слугам.

Все это происходило в полной тишине, только по подъезду, как по ущелью, гуляло эхо: «… ать … ать … ать».

Как видно, при помощи Закованного, серый цементный пол на моих глазах обратился в расплавленный свинец, и черти, не доходя до меня шага, утопали в парящей жидкости, затем, словно проснувшись, выскакивали оттуда и начинали двигаться как бы на корточках, с трудом передвигая ноги, до копен укороченные горячим металлом.

Последняя наша надежда – дверь на крышу в шестнадцатом этаже – оказалась запертой. Любят запирать надежду…

Черти двигались теперь медленно, и в этом замедлении была неумолимая обреченность, фатальность. Я не уверен, что чертей удалось бы сейчас остановить даже прямым попаданием из гаубицы. Серо-бурым потоком на нас текла сама смерть.

…как будто кто-то всемогущий взял мои руки в свои и положил их на плечи Анны, она потянулась ко мне, и я ощутил на своих губах свежие и прохладные, как благодать летнего утра, губы моей любимой…

Не открывая глаз, Анна улыбалась. Все пространство балкона было заполнено мерзко извивающимися обрубками.

«Вовремя вы… рассвет ведь, давно уже рассвет…» – подумал [74] Серега. Анна, услышав, со своей всегдашней спокойной улыбкой сказала:

– Делай, как я. Не бойся…

Она прикоснулась рукой к ограждающей решетке, Ограждение пало. Тогда, обернувшись и улыбаясь: «Ну?..», она взяла меня за руку и шагнула навстречу Солнцу.

За секунду перед этим доползший черт схватил меня за штанину. Я не зло, а так – «не мешай» – отпихнул его к пошел вослед за Анной.

Успев подумать: «Гр-рохнемся…», закрыл глаза, не желая видеть так быстро приближающуюся Землю.