Гор Видал, блестящий исторический романист и потрясатель основ античной и позднейшей истории, написал сценарий к кинофильму «Калигула». Сценарий был ярким, красочным, в меру глубокомысленным, но содержал обычные для Видала повороты. Повороты эти он легко включал в изображение всех эпох, к каким обращался, а тут уж – в императорском Риме – сам бог велел. Однако когда фильм был готов и показан Видалу, тот счел, что режиссер отбросил напрочь красоту и глубокие мысли, а к обычным видаловским поворотам добавил щедро от себя. Даже музыка Хачатуряна и Прокофьева не спасла фильм в глазах Видала. Считайте, что я это не писал!!! – сказал Видал и потребовал удалить свое имя из титров. Расстроился, конечно. Вот тогда-то и пришла ему мысль написать о поездке Ивана Ефимова, самого загадочного мыслителя и художника первой половины XX века, в Ижевск. С увлечением работал Видал над материалом. Конечно, помешало ему то, что Ижевск в эти годы был закрытым городом, но Видалу не привыкать компенсировать лакуны в исторических свидетельствах своей неуемной фантазией. Отрывок, который попал к нам, содержит видаловскую версию возникновения в Ижевске памятника И.Д.Пастухову. Скорее всего, Гор Видал и от этого текста откажется. И будет прав (Дж.К.).

Видал Гор

Памятник Ивану Пастухову

Однажды замечательный русский ваятель И.С.Ефимов получил весточку от дорогого своего друга отца Павла Флоренского. И весточка была весьма кстати. Иван Семенович мечтал продолжить свою особенную серию, от которой в свое время (на воле еще) отец Павел был в немалом восторге,– и говорил тогда отец Павел: юношеству! юношеству надо сие показать! и ведь меньше будет всяческого похабства в юношестве! Иван Семенович знал, что отец Павел раз уж загорелся, то не оставит он это дело и извлечет из глубин своей энциклопедической памяти какую-нибудь зацепку в развитие темы, хотя не сразу: сразу там отыщешь ли?.. Но вот взяли Флоренского. И загрустил Иван Ефимов, и грустил до самой той поры, пока не пришла с Соловков весточка с оказией. Пишет отец Павел: «Сосед у меня по нарам – знаменитый ученый удмурт, звать Кузьмой, и вот мы разговорились о том о сем, а больше об обычаях, о язычестве (прости, Господи!),– и Кузьма увлекся, раззадорившись, позабыл совсем, что перед ним православный богослов,– и ну воспевать язычество. Пришлось ведь и пресекать. «А фаллосу у вас, часом, не поклоняются?» – бросаю. (Господи, простишь ли Ты нам мирское и лагерное?) Опешил Кузьма. Зыркнул по сторонам. И на шепот перешел: «А ты откуда знаешь? Только тихо! Да, поклоняемся фаллосу, но в великой тайне ото всех, а пуще всего от органов пролетарской диктатуры и товарища Сталина. Дабы лишний раз не возбуждать ревность и досаду». И сделалось ему так легко, что вот открылся он мне,– ведь я не стал бранить его за нрав их языческий, а, напротив, поощрил: да хоть бы и фаллосу, добрый вы человек, а лишь бы не лютым врагам Церкви и Человечества! И вспомнил я далее, что у вас, друг мой, тема эта столь чисто и возвышенно, столь удивительно выглядела, так езжайте прямиком к удмуртам, скажите слово, которое пишу отдельно,– и там вам все покажут как есть, а уж вы восторг обретенный сумеете воплотить в свое Прекрасное, чем я так любовался, и не премините юношеству, юношеству показать! ведь похабство же вон какое вокруг».

Прослезился Иван Ефимов от великой заботы северного сидельца и велел Нине Яковлевне уложить чемоданы, ибо поедет он к удмуртам фаллос наблюдать. Короче, как сказал он тайное слово, так и привели Ивана Семеновича тайными ходами в заповедную деревню К***гурт, и предстал Ивану Семеновичу священный фаллос всех удмуртов, а кругом него все удмурты принялись радостно поклоняться. «Вот оно!» – подумал ваятель, и пробежали в его глазах, будто кадры немого синема, воспоминания о его парижском Учителе, который искал-искал, и многое нашел, но ведь не такое.

Только вдруг смешалось все окружающее, резко сгустилась атмосфера, и улетучилось далекое синема, и нарушилось радостное поклонение. Голоса пришлые, проворные засипели: «Граждане удмурты! вы окружены!» И дальше сказали страшные голоса: «Ну-ка говорите, чего собрались втихаря! И документики! документики!.. А это еще что такое? Хо-хо-хо!» (Это они фаллос углядели нечистыми-то своими глазами). «Нет, товарищи, мы не будем смеяться»,– говорит спокойный голос, и все стихло, но стало еще страшнее, чем даже было. Ведь то был голос самого начитанного и матерого чекиста. Он стоял и думал: «Это же прямая контрреволюция и поклеп на родную Советскую власть! Это похлеще всех Мултанов и Лудорваев! Ведь вот чего получается! Ведь подумать страшно! Ведь ежели сакральное и профанное друг от дружки не изолировать, так они же, гады, моментом вцепятся в горло мировой революции! Ох, давно надо было этот К***гурт прикрыть, ох! Дождались!» И после таких мыслей сказал он вслух: «А теперь давайте сюда вон того, что на самый на ихний фаллос залез и думает, что схоронился. Кто такой? Так. Художник, значит. Скульптор, значит. Из Москвы, стало быть. Ну и загремел ты, художник! Что-что? Как это – с миром? Не будешь больше? Правильно. Не будешь. А теперь смотри сюда, художник московский. Изваяй-ка нам, И.С.Ефимов, славного нашего большевика товарища Пастухова, который, между прочим, голову свою сложил, чтобы ты, контра, по фаллосам лазал как по березам!!!!!»

…Вот какие обстоятельства из мрака выплывают, когда выходит Максим на угол Коммунаров и Красногеройской и видит статую Ивана Пастухова работы Ивана Ефимова, и поминает добрым словом всех действующих лиц этой истории, и понятия не имеет, как оно было на самом деле, но радуется, что этот монумент остался и что все они к этому монументу руку приложили.

Этот текст создан в рамках проекта «Ижевск фантазийный», т.е. является заведомой подделкой и мистификацией.