Алексеев Владимир В.

Богданов и Удмуртия
(Размышляя над книгой Ф. Пукрокова
«Тайна трёх иллюзий»)

Посвящается Л.

И для меня бы
Не было России
Без маленькой Удмуртии моей.

Флор Васильев

Учитель сказал: «С тобой, Кёрай,
можно говорить о прекрасном».

Николай Т.Федоренко.
«Кавабата Ясунари»

При чтении книги Федора Пукрокова «Тайна трех иллюзий» [1] на память сами приходят талантливейшие образцы одного из самых трагичных жанров мировой литературы: исповеди. Блаженный Августин, Жан-Жак Руссо, Лев Толстой, Акутагава Рюноскэ и другие. Появление книги такого уровня именно в Удмуртии, именно в наше ублюдочное время, забитое безбожно-бесстыжими исповедями на заданную тему, весьма и весьма интересно.

Началась перестройка (и далее) и народу разрешили обсуждать все, ранее закрытые темы советской истории. От удмуртских интеллигентов – гуманитариев и технарей, и от простых удмуртов я много слышал и слышу об ужасах сталинского, хрущевского и брежневского социализма в удмуртской деревне, в промышленности и т.д. Сколько же горечи было в их рассказах и приходилось соглашаться, никуда от правды не денешься. Тем более, что я и сам, по обстоятельствам собственной жизни, об этом социализме знал предостаточно. И вот появляется книга удмуртского же писателя, книга, которая дает неожиданное, нестандартное, — не вписывающееся в логику перестройки и т.д., — но исключительно верное объяснение этого социализма. Причем, объяснение на конкретном, предметном материале Удмуртии, на материале обыденной, переживаемой всеми и каждым жизни. На материале, который Федор Пукроков знает не понаслышке, а по собственному жизненному опыту. И тут выясняется, что такая книга никому не нужна, никому не интересна. Писатель совершает поразительное открытие:

«С самого детства, как только научился мыслить, я наивно полагал, что каждый человек стремиться понять мир таким, каким он является, то есть каждому хочется избавиться от ошибок и заблуждений… Мое открытие заключалось в том, что я обнаружил людей, которые почему-то не заинтересованы в том, чтобы развенчать мифы и всякие небылицы, вкрадывающиеся в ткань нашего мышления. Они не только не хотят сами избавляться от заблуждений, но и всячески препятствуют тому, чтобы кто-нибудь разоблачал эти мифы [1, с. 67, 68]».

Как видно, тема сложнейшая сама по себе. И автор великолепно с ней справился. Воспоминания, обращение к глубоким философским идеям, мир удмуртского народа: его обычаев, легенд, педагогики, размышления над историей и действительностью советской страны (и Удмуртии) органично переплетаются и ведут к поставленной цели. Писатель обладает высочайшим художественным мастерством. Например. В повести возникает тема удмуртских родников [1, с. 221-229].

«Тема родников – сквозная тема моего творчества… Некоторые критики меня упрекают за то, что якобы я повторяюсь. Но они видят только повторение слова «родник», а какое за ним каждый раз спрятано содержание, их не интересует. Ведь так же можно было бы упрекнуть в повторе и всех поэтов-лириков, пишущих о любви,- о ней столько уже написано! («О любви все сказано…»).

Пока бьется мое сердце, я никогда не перестану восхищаться родником. Ведь у меня столько светлых воспоминаний связано с этим чудом природы!

Во-первых, в конце нашего огорода под горой жил наш, как бы семейный, родник. Спускаясь к нему, я попадал в совершенно другой мир. В жару здесь было прохладно, а в любой лютый мороз он дышал так же, как человек. Летом вокруг него роем носились стрекозы, как будто на кого-то фырча и в то же время радуясь. Туда прилетали целые сонмы бабочек. Эх, каких только не было тогда бабочек и как много их было! Топнешь, бывало, ногой по трясучей земле, в небо взмывает целое облако разноцветных крыльев, иные из бабочек пролетают так близко от лица, что задевают крылышками и щекочут.

Я понимаю: современные дети прочтут это место и не поверят – редко мы теперь видим скопление такого множества бабочек.

Я любил, подобравшись тихо и замерши на месте, с близкого расстояния разглядывать их красоту. Меня поражала неуемная фантазия природы: ведь каких только красок, каких только причудливых линий и узоров там не было… Я замечал: как от определенной пищи каждый раз возникает одно и то же определенное ощущение во рту, так же и здесь – от определенного сочетания красок в душе пробуждаются каждый раз одни и те же ощущения.

К приятному ощущению красок добавляется еще радость прикосновения к необычным звукам: там поют птицы, стрекочут кузнечики, жужжат пчелы, басом гудят шмели, крыльями бьют стрекозы. Впечатления от цветов и звуков накладываются друг на друга, создают сложное и приятное состояние души. А если закукует кукушка, сердце защемит от жалости к ее незавидной судьбе, о которой я знал из легенды. Как закаркает ворона, тут же еще вспоминается и легенда про Канюка. А рядом тихо-тихо, совсем почти бесшумно журчит родник… [1, с. 221, 222]».

А я читаю и легко и естественно всплывают в мозгу строки великого Сайгё:

У самой дороги
Чистый бежит ручей.
Тенистая ива.
Я думал, всего на миг,-
И вот – стою долго-долго…

И вообще, книгу читать просто интересно.

И тем не менее, как вышла книга в 1990 г. так и стоит себе, скажем, на полке Научной библиотеки УдГУ в количестве двадцати экземпляров. И никто ее не открывал «даже до сего дня» (2007 г.). И ни одной-то рецензии она в Ижевске (Удмуртии) и, надо думать, нигде вообще, не удостоилась [2, с. 89]. И не изучают ее ни в школах, ни в вузах Удмуртской Республики.

Ну а я-то как раз полагаю, что с мыслями Ф. Пукрокова стоит познакомиться поближе. Лучше поздно, чем никогда.

Иллюзия первая – религия.

Писатель рассказывает о том, как он избавился от религиозного дурмана. Маленький эпизод.

«Немало переживаний доставляло мне также то, что большие неприятности были и у взрослых: у матери и у многих других женщин. Особенно из-за бригадира Авдотьи. Хотя она не умела ни читать, ни писать, – кое-как научилась только расписываться,- но стала бригадиром. И считать-то она не умела как следует. Словом, всю документацию за нее вел помощник, она только тем и занималась, что давала распоряжения (иногда очень глупые и поэтому обидные) и расписывалась на готовых бумагах.

Она совершенно не понимала людей или, понимая, делала наоборот, назло здравому смыслу. Ее двоюродный брат принародно ей говорил, что она – не на своем месте, чтобы она скорее ушла с этой работы. «Отольются еще тебе слезы людские…»,- говаривал он часто. Был он всего лет на 6 – 7 старше меня, большой силой не отличался. Чтобы он замолчал, Авдотья хватала его за волосы и головой била об пол. И, играя на улице (они были нашими соседями), я нередко, бывало, так и замирал. Вот в доме соседей вспыхнула очередная свара, вдруг ругань умолкает и начинают раздаваться звуки, как будто выбивают семена льна колотушкой. Зная происхождение этих звуков, я сжимался весь, мне становилось не по себе. Я живо представлял, как, должно быть, больно дяде Сабиру. (Многие имена у нас татарские, оттого что наши деревни были в окружении татарских и многие люди приняли новые имена).

Я молил бога, чтобы он скорее вмешался и остановил истязание невинного человека. Но мои мольбы результатов не давали. А однажды я поставил ультиматум: «Если ты действительно добрый, всесильный, так вмешайся же скорее! Если через три удара ты не остановишь злодейство, я перестаю верить в тебя.

А дядю Сабира я уважал от души. Он был одним из тех людей, которые на других смотрят не с точки зрения собственной выгоды, а из уважения к его достоинствам. Сам он был мастером на все руки, даже тальянки мастерил. Он никогда никому не отказывал поиграть на своей гармошке. И я частенько пользовался его добротой. Он даже стихи сочинял, и я учился у него.

Забегая вперед, скажу, что Авдотье ничего-то и не отлилось, а дядя Сабир умер, едва разменяв третий десяток лет. Умер он внезапно, от опухолями в головном мозге…

Что же стало с моим ультиматумом? Я, конечно, с надеждой стал считать до трех. Но когда раздался четвертый удар, у меня наступило почти шоковое состояние. Что же это получается? Если бог есть, но не вмешивается, выходит, он никакой ‘не добрый. Или он добрый, но не может вмешаться? Тогда какой же он всесильный? И если нет желанного справедливого заступника, как же тогда жить на этом свете? [1, с. 23-24]».

Вспоминается Книга Иова. Ведь ничегошеньки не ответил Бог на всю аргументацию последнего, кроме как сакральной формулой советского бюрократа: Я – начальник, ты – дурак. Эпикур: Бог – хочет, но не может избавить мир от зла, может, но не хочет, и не может и не хочет, и может и хочет – тогда почему…

Когда же писатель преодолел в себе религию, то понял, насколько религиозные предрассудки противопоказаны настоящему социализму, конструктивному социальному развитию в принципе. И потому вполне понятно отношение писателя к начавшимся во время перестройки попыткам пристегнуть религию вообще и Русскую Православную Церковь (РПЦ) в особенности к возрождению страны.

«Многие современные люди, которые никогда не испытывали на себе тяжесть религиозной несвободы, с необыкновенной легкостью стали пропагандировать религию как единственное наше спасение от всех бед… Мы на митингах кричим о свободе личности, недовольны тем, что наша страна, якобы, страна рабов, а сами в то же время широко культивируем религию, в том числе христианство – идеологию рабов… [1, с. 12]». «Я вижу единственный путь, который без всякой крови соединит все человечество в единую семью землян,- это переход всех народов мира на материалистическую мировоззренческую основу… Не религии соединят все народы мира, а свободный труд. А труд – это не только средство производства материальных и духовных ценностей, но и средство производства материалистического взгляда на мир. Мне больше импонирует марксово учение о трудовом происхождении нравственности и трудовом происхождении чувства красоты, чем религиозное, мистическое их объяснение [1, с. 34, 35.]».

Тут особо комментировать нечего. Храмов навосстанавливали и новых понастроили – уйму. А о каких-либо духовных ценностях в современных российских реалиях лучше и не заикаться.

А дядя Бог давно все понял и молчит.
Он демократами давно по горло сыт.
Они все плуты и путь их – трупы,
И россиянам Бог показывает фиг.

В. Алексеев

А уж эта мне религиозная толерантность. Друг за дружкой выстроились: православный, католический, протестантский, буддийский, мусульманский храмы и синагога, конечно, куда же без нее. И идет современный толерантный человек мимо и удовлетворяет все свои… потребности.

Бог с ним, с бытием Божьим. Это предмет дискуссий между истинно верующими и настоящими атеистами.

А РПЦ в качестве оплота возрождения, духовных ценностей и общечеловеческих истин лучше вообще не высовываться. Всего один небольшой пример. В середине 1930-х годов между И.В.Сталиным и РПЦ был достигнут определенный консенсус. Суть его состояла в следующем.

«В открытых церквах было оставлено по два священника, таких, которые согласились сотрудничать с НКВД. Они должны были доносить о содержании исповедей, о верующих должностных лицах и о подпольных священниках и мирянах. Оставлено было именно по два священника, чтобы один доносил на другого [3, с. 183]».

То есть, фактически, вся церковная иерархия, сверху донизу, превратилась в огромного сексота, охватившего паутиной православия всю страну. Какое после этого может быть возрождение, какой истинно верующий будет вступать с РПЦ в какие-либо отношения?

Причем, у Поспеловского вышеприведенная цитата идет под рубрикой «Гонения на церковь». Свинство это со стороны РПЦ, а не гонения.

«Многие священнослужители оказались тайными сотрудниками КГБ. Некоторые из них давали подписку о сотрудничестве, остальные и без нее регулярно сообщали местным чекистам о жизни прихода [4, с. 88]». «Разоблачен и ряд других сотрудников 4 (церковного) отдела Пятого управления КГБ. В числе агентов выявлен митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий (кличка «Адамант»), митрополит Питирим, (агентурная кличка «Аббат»), агент «Дроздов» – нынешний патриарх Русской православной церкви Алексий Второй [4, с. 89]».

Хотя, может быть, – если следовать установкам А.А.Богданова, о котором речь впереди, – за то, что было позором тогда, сейчас впору ставить памятники.

И еще. Специально для г-на Е.Ф.Шумилова и прочих адептов христианской цивилизации в Удмуртии, небольшая цитата из Ф. Пукрокова.

«…У нас была языческая, дохристианская вера, сохранившаяся благодаря тому, что наши далекие предки сбежали из своих родных мест, когда началась насильственная массовая христианизация удмуртов и других народностей Приуралья и Поволжья (подчеркнуто мной — В.А.) [1, с. 13]». «Кто имеет уши слышать, да слышит! (Матф., 11-15)».

В заключение красочная картинка, срисованная писателем с реальности.

«Преподаватель рассказал, как он однажды по каким-то служебным обязанностям пришел проверять работу церкви, которая располагалась в том здании, которое ныне занимает кинотеатр «Колосс».

Подходя со священником к алтарю, они заметили, как несколько крыс с писком разбежались по разным щелям. Проверяющий сделал едкое замечание церковнику, как же это, дескать, получается, что в вашем самом священном месте вы крыс развели.

– Ты материалист, я материалист,- сказал поп,- и объяснение этому – чисто материалистическое.

– Погодите,- удивился Бумин,- я материалист, это понятно, но вы-то…

– На моем месте любой может стать материалистом,- прервал его поп.- Служба у нас такая, особенно в пасху. Я пускаю кувшин с кагором по кругу. Каждый должен причаститься, а потом, что на дне останется, я должен выпить. А там, знаете, что остается? Отвратительная масса, сгущенная за счет слюней. Вот эту мерзость я должен выпить. И чтобы не заболеть какой-нибудь заразой, я вынужден это зелье залить водкой. На глазах людей я опрокидываю кувшин, отвернувшись от них – стакан с водкой, на ходу закусив пирожком. Весь пирожок поедать некогда, служба должна продолжаться. Остаток пирожка я бросаю в угол и оборачиваюсь к народу. Вот там и завелись эти проклятые крысы… [1, c. 29]».