Луппов Павел Николаевич

К вопросу о происхождении «Повести о стране Вятской»

Многолетние архивные розыскания автора показали, что никаких значительных документов, относящихся к истории удмуртов более раннего периода, чем XV век, не сохранилось. Между тем в этом более раннем периоде, обнимающем XII-XIV вв. чрезвычайно важным является установление момента прибытия русских на берега реки Вятки.

Важность вопроса заключается в том, что именно с этого момента образовался исток тех отношений русских с удмуртами и другими народностями, которые сложились и получили дальнейшее историческое развитие на территории Вятской земли.

Развитие этих отношений завершилось объединением удмуртов вместе с другими аборигенами края в едином централизованном русском государстве, ставшем одним из могущественнейших государств на пространстве Восточной Европы.

Экскурс в XII-XIV вв. необходим особенно ввиду того, что еще до выявления каких-либо документов по истории Вятского края, в частности, по истории проживающих здесь удмуртов, в русской исторической литературе стало приобретать большой авторитет одно сказание, первоначально названное даже летописью, которое давало читателям совершенно неправильное представление о появлении русского населения на берегах реки Вятки и о встрече его с удмуртами.

Сущность этого вятского сказания заключается в следующем. В 1174 году выходцы из Великого Новгорода отправились в ушкуях (больших лодках) вниз по реке Волге, доплыли до реки Камы и на берегах ее построили городок, в котором прожили 7 лет. Услышав об обилии земель на реке Вятке у проживающих там удмуртов и чуди и о возможности легко завладеть этими землями, половина новгородских дружинников поплыла вверх по р.Каме, добралась до реки Чусовой, а отсюда сухим путем направилась к верховьям Чепцы, спустились по ней на плотах до реки Вятки, причем по пути покорила живущих по берегам её удмуртов.

[c.71]

В 5-ти верстах ниже устья р.Чепцы дружинники увидели Чудь-Болвановский городок, стоящий на высоком правом берегу реки Вятки, взяли его приступом (в 1181 г.), побив здесь множество «чуди-отяков», переименовали городок в Никулицыно и устроили в нём церковь Бориса и Глеба в благодарность за то, что они, будто бы, помогли дружинникам завладеть Чудь-Болвановским городком.

Оставшиеся в Камском городке новгородские дружинники, услышав о завоевании Чудь-Болвановского городка, отправились вверх по реке Вятке, доплыли до марийского городка Каршарова, или Кокшарова, как он назывался в другом списке сказания, и овладели им. Представители той и другой группы дружинников вскоре встретились на берегу реки Вятки и решили устроить город для совместного жительства. Для этого все дружинники собрались в заранее определённое время на реке Вятке при впадении в неё реки Хлыновицы, поставили здесь город и назвали его Хлыновым.

Вскоре на реке Никуличанке они построили погост Волково с церковью великомученика Георгия, а затем собрались построить на реке Проснице, несколько пониже Никуличина, две церкви: Богоявленскую и Воскресенскую, но удмурты препятствовали им частыми нападениями; тогда новгородцы построили эти церкви в г. Хлынове и постановили совершать два раза в год крестный ход из погоста Волковского в г. Хлынов с иконой великомученика Георгия и здесь обносить эту икону вокруг города.

Вместе с тем, в память о набегах чуди, удмуртов и других народов, вооруженных стрелами, жители стали носить в крестном ходу и окованные железом «удмуртские стрелы».

Часть русских колонистов поселилась было на реке Кобре (притоке средней Вятки), но была вытеснена отсюда марийцами и двинулась к востоку к реке Великой. Здесь кто-то из русских оставил в лесу икону Николая Чудотворца; в 1383 году ее нашел один местный крестьянин. Так как от нее стали совершаться чудесные «исцеления» болезней, то жители построили для неё церковь на берегу реки Великой, но для более надлежащего хранения святыни «знатное» духовенство г. Хлынова уговорило жителей Великорецкого погоста перенести икону в город Хлынов, обещая со своей стороны приносить её на Великую реку ежегодно с крестным ходом и, кроме того, дало обет обносить икону вокруг г. Хлынова в крестном ходу в 9-ю пятницу после пасхи.

Сказание это в 1739 году было найдено (в виде рукописи) в г. Хлынове геодезистом Клешниным и тогда же было отправлено в Казань, а отсюда переслано в г. Оренбург, в комиссию по географическим делам, которой тогда руководил историк В.Н.Татищев. Через 28 лет (в 1767 г.) писатель П.И.Рычков, правитель Оренбургской губернской [c.72] канцелярии, познакомившись с этим рукописным сказанием, изложил его содержание в статье «О начале российских жилищ на реке Вятке» и издал ее в 1767 году в качестве приложения к своей книге «Опыт Казанской истории».

Через три года (в 1770 году) его сын Н.П.Рычков, 23-летний юноша, по приезде в Хлынов получил от хлыновцев рукопись тоже со сказанием о поселении новгородцев на Вятке и об устройстве ими г. Хлынова с небольшими отклонениями от сказания, опубликованного его отцом.

На основании этой рукописи он и составил статью: «О древности г. Хлынова и всей Вятской страны». Статья была напечатана в 1772 году в качестве приложения к его отчету по научной командировке.

Таким образом, в 18-м веке, начиная с 1767 года, все грамотные люди, интересовавшиеся вопросами истории, питались рассказами двух публикаторов Рычковых о том, что новгородские дружинники в XII веке положили начало русской колонизации на Вятке после победы над удмуртами при Чудь-Болвановском городке и после того вскоре устроили г. Хлынов. При этом читатели и не подозревали, что в подлинном списке П.И.Рычкова события были отнесены к трем хронологическим датам, исключающим одна другую, а именно: в XI веке (к дням княжения великого князя Ярослава Владимировича, умершего в 1054 г.), ко второй половине XII века (новгородские дружинники по сказанию прибыли на Вятку и победили удмуртов в 1181 г.) и, наконец, к XIII веку (ко времени после победы Александра Невского над шведами).

В списке Н.П.Рычкова для этих событий были указаны лишь две даты, тоже взаимно противоречившие, а именно XI век (княжение Ярослава Владимировича) и XII век (1181 г., когда новгородцы прибыли на Вятку).

При публикации попавшегося ему в руки сказания П.И.Рычков, заметив противоречивость трех дат в нем, две из них просто исключил, оставив только одну (XII век), но не объяснил читателям, почему избранную им дату он считает более вероятной, чем которую-нибудь из остальных двух; а так как историей Вятской земли он совсем не занимался и в своих статьях не обнаруживает никаких знаний о Вятке, даже и в той статье, которую он писал на основании сказания /1/, то мы и не имеем оснований полагаться на правильность избранной им даты начала заселения русскими Вятской земли. Второй публикатор сказания Н.П.Рычков оказался не в состоянии усмотреть противоречие между двумя датами, значившимися в рукописном сказании, переданном ему [c.73] хлыновцами, и уклонился от выяснения того, почему в данном рукописном списке сказания выезд дружинников из Новгорода отнесен к 1175 году, а прибытие на Вятку в 1182 году; в статье его отца эти же события датируются годом ранее (1174 и 1181 гг.).

Статья Рычкова-сына вскоре была перепечатана в географическом словаре Щекатова, благодаря чему получила еще большую известность среди читателей; авторитет сказания о новгородских дружинниках был значительно усилен историографом Н.М.Карамзиным, сделавшим из него несколько извлечений в своей «Истории Государства Российского». Познакомившись с подлинным рукописным сказанием, Карамзин отметил полное противоречие между приведенными к нему датами, но почему-то приписал его не автору сказания, а «глупым дополнителям» сказания, заявляя, что сам автор не мог так написать. Однако он не объяснил, почему он держится высокого мнения об авторе сказания. Из трех дат сказания Карамзин выбрал XII век, но ничем не подтвердил правильности своего выбора и уклонился от объяснения причин разницы дат, приведенных в статьях отца и сына Рычковых; по-видимому, он смешивал между собой этих Рычковых: в своей «Истории Государства Российского» он приписал Рычкову младшему составление и издание книги «Опыт Казанской истории», а следовательно и приложенной к этой книге его же статьи «О древности российских жилищ на реке Вятке» /2/.

Итак, ознакомившись с историей появления в печати хронологических дат о поселении русских колонистов на берегах реки Вятки и борьбы их с удмуртами, мы неизбежно должны будем признать эти даты, по меньшей мере, сомнительными, а если мы будем рассматривать сказание в свете тех исторических фактов, которые выявлены уже в XIX и XX веках, то увидим, что почти всё сказание оказывается в противоречии с историческими документами, с географическими наименованиями, а отчасти с народными преданиями. Укажем наиболее существенные противоречия и несоответствия.

По сказанию выходит, что г. Хлынов построен в ХI, ХII и XIII веках. Между тем из документов, опубликованных еще в 1813 году, на Вятке даже в начале XV века никаких городов не было, а наиболее крупными селениями были слободы /3/. Лишь в духовной грамоте (завещании) галицкого князя Юрия впервые упоминается о городах Вятской земли /4/.

[c.74]

Очевидно они были построены после 1428 г., когда Юрий галицкий начал готовиться к борьбе со своим племянником, московским великим князем Василием II, за овладение великокняжеским престолом.

В сказании говорится, что г. Хлынов был построен новгородцами на совершенно свободном месте, называемом Баласковым полем. Между тем удмуртское предание рассказывает, что на месте будущего города Хлынова (или Вятки) первоначально находилось удмуртское селение с общественной куалой (языческим молитвенным шалашом).

Затем это селение заняли русские поселенцы и вытеснили отсюда удмуртов и разрушили их куалу; это предание надо считать более вероятным, так как место постройки города Хлынова в стратегическом отношении было столь удобно, что было бы странно, если бы удмурты не воспользовались им ранее русских поселенцев: оно находилось на высоком берегу реки Вятки, с севера и юга было защищено глубокими оврагами, а с четвертой, западной, было отделено болотом. Безопасность обеспечивалась в этом месте гораздо более, чем в Чудь-Болвановском городке или в Никуличине.

Сказание уверяет, что первыми русскими поселенцами на Вятке были новгородские дружинники, прибывшие сюда в большом количестве. Между тем ни одна из новгородских летописей на своих страницах не содержит известия о выходе из Новгорода значительного числа дружинников на Вятку и о победе их здесь над удмуртами. В то же время новгородские летописи сообщают о других менее значительных походах из Новгорода.

В переписных книгах Вятской земли XVII века мы не встречаем ни одного новгородского наименования XII, XIII или XIV веков, и в то же время в эти книги занесены географические наименования: нижегородско-суздальские, галицкие, северо-двинские. Даже главная улица г. Хлынова носила в древности нижегородское наименование (Бритовская улица).

Автор сказания ведет дружинников из Великого Новгорода на реку Вятку невероятным путем именно для XII века.

По наблюдениям русских историков, русское население в XII-XIV веках для своих передвижений от берегов Волги по северу России пользовалось северными реками: по рекам Шексне, Унже, затем по реке Сухоне выбиралось оно на Северную Двину, отсюда открывался довольно удобный путь вверх по реке Югу и её притоку Лузе, к притокам реки Вятки – Моломе, Великой и Летке.

По реке Ветлуге к берегам реки Вятки можно было попасть и более прямым путем или же через реку Вохму и Сухону /5/.

[c.75]

А по сказанию, дружинники по реке Волге направляются на реку Каму с ее нижнего течения, устраивают на ее берегу городок, живут в нем 7 лет, затем половина из них отправляется по реке Каме дальше до чусовских мест, отсюда по горам и лесам камского правобережья переваливают к верховьям реки Чепцы.

Но вероятно ли, чтобы в XII веке Булгарское государство, которому в то время принадлежали среднее и нижнее течение реки Камы, позволило русским выходцам свободно разъезжать и даже проживать на его территории, а затем зайти в тыл Булгарии?

Как раз именно в XII веке между Булгарией и русскими княжествами происходили военные столкновения /6/.

Историограф Н.М.Карамзин считал невероятным перевал дружинников от чусовских мест к верховью реки Чепцы ввиду очень значительного расстояния между этими двумя пунктами; поэтому при писании об этом перевале он заменил «чусовские места» р.Осой /7/. Но эта поправка была совершенно произвольной, мало помогала и делу: р.Оса находилась на левом берегу р.Камы и, следовательно, не могла входить в состав Чепецкого волока и, кроме того, едва ли она была ближе к реке Чепце, чем «чусовские места».

По сказанию, Вятская земля, заселенная новгородцами, вплоть до 1459 года была совершенно независима от русских князей. Между тем внуки нижегородско-суздальского князя Семена Дмитриевича в договорной грамоте с князем галицким в 1446 году называли Вятку своей «дединой», т.е. принадлежавшей их деду, /8/ который, по сказанию многих летописей, скончался на Вятке в начале XV века /9/. Эту претензию суздальских князей поддерживал и галицкий князь Дмитрий Шемяка, отец которого был владетельным князем на Вятке уже после смерти князя Семёна.

После смерти галицкого князя Юрия (1434 г.) московский великий князь «отобрал Вятку от его сыновей», о чем свидетельствует целый ряд грамот, сохранившихся от первой половины XV века /10/.

В 1452 году московский митрополит Иона в своем увещательном послании к вятчанам называет московского великого [c.76] князя господином или господарем вятчан, а Вятку – его вотчиной /11/.

За время своей принадлежности суздальским и галицким князьям Вятка была в оппозиции к московским великим князьям: с переходом во власть московского князя она не всегда выполняла его распоряжения, иногда своевольничала, за что, в конце концов, и подверглась в 1489 году некоторому разгрому.

Итак, сказание о заселении Вятки новгородскими дружинниками и о столкновениях их с коренным удмуртским населением находится во многих случаях в противоречии с несомненными историческими данными, выявленными в XIX и XX веках.

С другой стороны, взявшись за изложение истории Вятской земли за 400 лет (с 1181 г. по 1551 г.), автор в большинстве случаев не смог дать в своем сказании более или менее точной последовательности событий на Вятке: все события происходят у него «таже лета» «во времена тыя» и «во многи лета», «егда во граде умножившася тые люди», «по времени, егда умножися благочестие», «по времени довольне» /12/. Правильней же последовательности событий во времени здесь искать не приходится. Еще первый вятский историк Вештомов назвал это сказание состоящим из бессвязных отрывков.

Кому же и для какой цели потребовалось такое «сказание» о поселении новгородских дружинников на удмуртской территории, сказание, наполненное разного рода ошибками? По мнению вятского историка А.А.Спицына, автор сказания хотел познакомить читателя с результатом выяснения в конце XVII века поводов к установлению крестных ходов в Хлынов /13/. Лично он, равно и А.С.Верещагин, относили составление сказания к концу 17 века. По нашему мнению, сказание написано позднее, именно в промежуток времени между 1725 и 1739 гг; в 1725 г. вятская провинциальная канцелярия писала в Петербургскую герольдмейстерскую контору, что в Хлынове не имеется известия о том, когда поставлены города Вятской провинции /14/, а по свидетельству П.И.Рычкова в 1739 г. было уже найдено в Хлынове сказание по крайней мере о двух городах Вятской земли и отправлено в Казань.

[c.77]

Для чего же это сказание потребовалось хлыновцам именно во вторую четверть XVIII века? Ответ на этот вопрос выясняется одним документом, найденным автором в Кировском историческом архиве.

Из этого документа видно, что вятский епископ Лаврентий Горка, назначенный на Вятскую епархию в декабре 1738 года, в первый же год своего управления этой епархией словесно объявил в Хлынове, что без указа Синода он опасается отпускать хлыновское духовенство с крестными ходами по епархии. Это объявление оказалось в сущности запрещением крестных ходов из Хлынова по епархии и, конечно, оно сильно взволновало хлыновцев; посадские и купцы уже с давних времен привыкли к крестным ходам, а духовенство хлыновских церквей оказалось под угрозой уменьшения доходов. Все они, конечно, желали немедленного восстановления крестных ходов, но не могли надеяться на то, что епископ отменит свое распоряжение по собственной инициативе. Дело в том, что в хлыновских крестных ходах к XVIII веку развились странные обычаи и нелепые суеверия. Ход в Великорецкое село совершался водным путем на больших лодках (стругах) и стал походить на экскурсию лиц, сопровождающих икону (в том числе и духовенства) с угощением за счет церковных сумм и народных пожертвований на Великой реке живыми баранами; а в Волковском крестном ходе развилось суеверное почитание «удмуртских стрел, окованных железом», как чудодейственного средства против заболевания, в особенности против какой-то «усовной болезни»; во время молебнов пред волковской иконой Георгия Победоносца хлыновцы производили «удмуртскими стрелами» уколы в больные части тела. Поэтому волковский церковный староста ежегодно к каждому крестному ходу пополнял запас стрел, так как за пользование стрелами богомольцы жертвовали в волковскую казну денежные суммы /15/. Лаврентий Горка был на Вятке первым епископом с высшим, по тогдашнему времени, образованием, биограф называл его «крайним гонителем суеверия»; он, естественно, не мог мириться с такими наростами в крестных ходах, поэтому хлыновцы не могли рассчитывать на то, что он по своей инициативе снимет наложенное им запрещение на крестные ходы. Им предстояло хлопотать перед высшим церковным управлением о присылке особого указа, для чего нужно было представлять туда особую записку с разъяснением причин и поводов к установлению хлыновских крестных ходов.

Составителем записки был несомненно кто-нибудь из церковных клириков г. Хлынова; об этом свидетельствуют и [c.78] содержание и характер записки; автор в ней говорит прежде всего о тех крестных ходах, которые были установлены в воспоминание о божественной помощи, проявленной будто бы в победе новгородцев над удмуртами в Чудь-Болвановском городке и около с. Волкова, т.е. о Никулицком и Волковском крестных ходах, а затем повествует о крестном ходе из Хлынова в село «Великую реку», установленном уже лет через 200 после Никулицкого и Волковского крестных ходов. Для более сильного воздействия на чувства читателей, автор придал своей записке форму торжественного религиозного сказания, написанного, впрочем, довольно безграмотно на полуславянском языке, при чем устранил из записки всякие враждебные выпады против виновника запрещения хлыновских крестных ходов; он старается сосредоточить внимание читателя на том, что новгородские поселенцы, люди весьма благочестивые, установили крестные ходы по особым обетам навсегда «для вселетной памяти».

Записка эта не была подана в Синод; по-видимому, хлыновцы убоялись худых последствий от подачи жалобы на епископа, так как они очень скоро убедились в том, что исследование жалоб иногда может оказаться весьма не безопасным для жалобщика. Вот почему в течение всего периода управления Лаврентия Вятской епархией крестные ходы оставались под архиерейским запрещением. Но лишь только епископ Лаврентий скончался (10 апреля 1737 г.), как хлыновцы немедленно подняли вопрос о возобновлении крестного хода на Великую реку, который до Лаврентия совершался обычно в мае месяце; но подняли его не перед высшим церковным управлением России, а перед местным архиерейским приказом и притом через Вятскую провинциальную канцелярию: 26 апреля 1737 г. сюда явились два хлыновских бурмистра, градской староста, купец 2 гильдии Злыгостев «с товарищи» и просили канцелярию снестись с архиерейским приказом о разрешении хлыновскому протопопу совершить в мае крестный ход на Великую реку. Через 4 дня архиерейский приказ уже послал хлыновскому протопопу соответствующее предписание /16/.

Сказание здесь уже не потребовалось, но в виде особых списков оно стало распространяться среди посадских города Хлынова, как назидательный материал для чтения; в 1789 г. один экземпляр его отправили через Казань в Оренбург и через несколько десятков лет сказание после обработки его [c.79] Рычковым появляется среди читателей в виде двух печатных статей и начинает считаться своего рода документом по истории Вятской земли, а в XIX веке это сказание, по использовании его историографом Н.М.Карамзиным в качестве материала по истории Вятской страны, приобрело в русской исторической литературе авторитет достоверного источника первоначальной истории Вятского края. Но в 1880 годах два вятских историка А.А.Спицын и А.С.Верещагин выступили в печати с критикой этого сказания. Второй критик рекомендовал относиться к этому сказанию с особенной осторожностью и лучше всего последовать примеру первого русского историка В.И.Татищева, который в свою «Российскую историю» не заимствовал из сказания ни одного известия /17/.

В 1890 годах автор настоящей статьи начал научно-исследовательскую работу по двум темам: «История удмуртов» и «История Вятского края». Имея в виду получившийся в местной и общерусской литературе разнобой по вопросу о достоверности сказания о русской колонизации Вятской земли, в поисках архивных материалов по упомянутым научным темам потребовалось с особенной тщательностью следить за тем, не найдутся ли в архивах городов Вятской земли и соседних областных или, наконец, столичных (Ленинграда и Москвы) какие-либо новые материалы, подтверждающие сказание в целом или в каких-либо отдельных его частях, например, о появлении первых русских поселенцев на Вятке среди удмуртов именно в XII веке или о новгородском происхождении их, но автор не нашел ни одного документа с подобными сведениями, несмотря на то, что эти поиски продолжались в течение долгих 50-ти лет работы над вятской и удмуртской историей.

Напротив, все данные, найденные за это время в архивах, не соответствовали сказанию.

Возвращаясь к содержанию «Повести о стране Вятской», мы узнаем, как освещается в нем такой важный вопрос, как отношения между первыми русскими поселенцами (хлыновцами) и удмуртами.

В изображении повести эти отношения начались с враждебных столкновений удмуртов с русскими, длившихся неопределенное время, причем русским приходилось прибегать непременно к заступничеству бога при одолении неприятеля л только при помощи божеских сил достигать победы в борьбе с удмуртами.

Эта насыщенность повести преданиями о русско-удмуртских [c.80] столкновениях останавливала внимание видных ученых и исследователей вятских древностей.

Так, еще А.А.Спицын заметил, что всего более преданий о столкновении русских с удмуртами Хлыновской области сохранил именно составитель повести о граде Вятке. Теперь, когда мы знаем повод к составлению этой повести, для нас становится ясным то, для чего ее автору нужны были факты столкновения двух народностей: ими он хотел доказать важность крестных ходов, учрежденных в Хлынове в память якобы о помощи божества и его угодников русским в борьбе их с удмуртами и необходимость возобновления крестных ходов после архиерейского запрещения. Но, в сущности, автор повести рассказал только об одной победе русских над удмуртами (именно, при Чудь-Болвановском городке) и рассказал так, что читателям его произведения оставалось только недоумевать, где же в Чудь-Болвановском городке помещалось «множество чуди и отяков», частью побитых потом русскими, частью разбежавшихся по лесам, когда размеры этого городища, судя по многочисленным данным раскопок подобного типа городищ на Вятке и по следам, заметным ещё и сейчас на бывшем Никулицком городище (названном в «Повести» Чудь-Болвановским), были совсем ничтожны, служили временным убежищем родовых общин, а как постоянное место жительства они могли вмещать не более одного родового коллектива. Во втором столкновении удмуртов с русскими, о котором говорится в сказании неизвестного автора, именно по поводу попытки русских построить две церкви вблизи «Студеной гари» – победителями остаются удмурты, вынудившие русских отказаться от этой попытки и начать постройку церквей уже в гор. Хлынове /18/

[c.81]

В вятской краеведческой литературе в 1870 годах указывалось еще одно столкновение русских с удмуртами, происшедшее будто бы в 7-ми верстах от г.Слободского.

Доказательством его является будто бы то, что удмурты Кругловского прихода не присутствуют на панихидах, ежегодно совершаемых здесь русскими над могилами павших в сражении, хотя эти удмурты давно крещены /19/. Но относительно кругловских удмуртов известно, что они приняли христианство сравнительно недавно – в первой половине XVIII века и притом под сильным давлением вятской администрации и духовенства и, подобно большинству удмуртов, очень долгое время относились вообще отрицательно ко всяким христианским обрядам. Таким образом, уклонение удмуртов от присутствия на панихиде также не может рассматриваться как доказательство столкновения их с русскими при первоначальном заселении Вятской земли.

От редакции. Настоящая статья окончательно разоблачает «Повесть о стране Вятской» как несостоятельный, негодный документ, не могущий служить доказательным средством в руках историков по вопросу о времени и обстоятельствах первой встречи удмуртов с русским народом. Авторы «Повести», чиновники церкви – попы, сочинили этот документ с явно корыстной целью.

С разоблачением «Повести» как тенденциозного сочинения русских церковников разоблачается версия и о враждебном характере отношений между удмуртами и первыми русскими поселенцами в пределах удмуртских земель. Сведениями об этой «враждебности» как раз и была насыщена «Повесть», ставшая единственным источником по этому вопросу.

Между тем не имеется никаких исторических материалов, легенд и преданий, говорящих о враждебных столкновениях русских поселенцев с удмуртами. Не было и повода к враждебности и столкновениям, так как еще много было тогда свободных земельных, лесных и других хозяйственных угодий, лишь частично используемых малочисленным коренным населением. Это подтверждается и тем, что русские поселенцы часто селились вместе с удмуртами или жили чуть ли не однодворцами среди удмуртских поселений, нисколько, по-видимому, не опасаясь за свою жизнь, имущество и плоды своего труда. [c.82]

Такие достоверные документы, как переписи населения Вятской земли в XVII веке (1628 и 1629 гг.), показывают, что большинство русских крестьянских селений состояло обычно из одного-двух дворов. Даже в самой древней, относительно густо населенной Бритовской русской волости на одно селение в среднем приходилось не более трех дворов, тогда как в отдельных удмуртских селениях в годы переписи было по 20 и более дворов.

Вопрос о первой встрече удмуртов с русским народом неотделим от развития русской истории этого переломного периода, когда вместо прежней феодальной раздробленности складывалось, укреплялось и расширялось централизованное русское государство.

К XVI веку русский народ, сбросивший тяжкое татарское иго, образовал могущественнейшую державу, «колоссальную империю», – как отмечал Маркс, – на пространстве Восточной Европы. Удмурты, как и другие народности Поволжья, не успевшие в силу исторических условий образовать своей государственности, стали членами этого государства, сложившегося на феодально-крепостнической основе.

Это событие русской истории внесло резкие изменения и в жизнь удмуртского народа. Развитие товарно-денежного обращения, коснувшееся удмуртов в конце XV века, с закономерной необходимостью сблизило и развило их экономические связи с русским производством и всем хозяйственным развитием страны.

На основе развивающихся экономических связей, связей обмена и товарно-денежных отношений стало возможным приобщение удмуртов к передовой культуре русского народа. Эта культура заключалась в русской письменности и развитии грамотности, в многообразном ремесленном мастерстве и искусстве, народно-патриотических и боевых традициях во время отражения иноземных нашествий и в борьбе угнетенных масс против внутренних угнетателей. Все это вело удмуртскую народность на путь объединения и все большего сближения с великим русским народом.

/1/ Он излагал историю Казани за то время, когда Вятская земля не принадлежала к Казанскому царству

/2/ Собрание государственных грамот и договоров, т. 1, 1813 г. Договорные грамоты московского великого князя Василия II и Галицкого князя Юрия от 1428 г., листы 86-90.

/3/ Там же, листы 105-106.

/4/ Гаврилов,- Произведения народной словесности, обряды и поверья вотяков Казанской и Вятской губерний. Казань, 1880 г.

/5/ Богословский. «Земское самоуправление на русском севере, Москва, 1912 г. — Очерки по истории колонизации севера. Петроград; Любавский М.К. Образование основной государственной территории великорусской народности, Ленинград, 1929.

/6/ Верещагин А. С. — Послесловие к повести о стране Вятской Труды Вятской ученой архивной комиссии, 1905 г., вып. III.

/7/ Карамзин — История государства Российского, т. III, издание 1892 г., стр. 21.

/8/ Собрание государственных грамот и договоров, т. 1, ст. 35.

/9/ Летописи Новгородская I и IV, Двинская, Никонова, Софийская I и II.

/10/ Собрание государственных грамот и договоров, т. 1, листы 113-130

/11/ Акты исторические, т. I, листы грамот 490-492.

/12/ Смотри об этом в книжке А.С.Верещагина «Повести о Великорецкой иконе Николая Чудотворца» (Памятник вятской письменности XVII-XVIII вв. Вятка, 1903, стр. 74-75).

/13/ Спицын А. А. — Один из источников истории Вятского края (Известия Об-ва археологии, истории и этнографии. Казань, 1885 г.

/14/ Дело Вятской провинциальной канцелярии 1725 г. N^o 54. (В кировском историческом архиве.)

/15/ Труды Вятской ученой Архивной комиссии, 1907 г., III вып., 3 отд., стр. 71-74.

/16/ В сентябре того же 1737 года, когда наступил срок совершения второго крестного хода из Хлынова вниз по реке Вятке мимо городов Орлова и Котельнича до слободы Кукарки и обратно, — Хлыновский архиерейский приказ таким же образом восстановил и этот крестный ход (Кировский исторический архив, фонд Вятского кафедрального собора. Указы и распоряжения).

/17/ А.С.Верещагин. — Два реферата, читанные в заседании VII Археологического съезда в Ярославле 17 августа 1887 года, Вятка, 1887 г., стр. 46.

/18/ Автор сказания (Повести о граде Вятке) говорит, что новгородцы пытались поставить 2 церкви там, где в его время была «Студеная гарь» и стояла Воскресенская часовня. Термином «Студеная гарь» при жизни автора сказания называлась территория, входившая в состав прихода Никольского погоста и отстоявшая от последнего в 5-10 километрах. Ha ней был расположен ряд деревень, в числе которых одна называлась Гарью (или Гырдымовской). Автор сказания, видимо, плохо был знаком с этой местностью: он, например, ничего не говорит о том, что в его время к востоку от этой «Гари» находилась часовня, в которой стоял большой деревянный крест с вырезанной на нем датой 1547. Что это за дата? Дата ли постановки креста или устройства часовни? В память какого события построены часовня и крест? Автор, видимо, совсем не знает ничего об этой часовне. Но и местному населению Чепецкого прихода был уже неясен повод к построению Северюхинской часовни. В apxивных материалах Усть-Чепецкого прихода, которому принадлежали обе часовни, при поисках (еще в 1880 г.) не оказалось никаких сведений об этих часовнях. В Северюхинскую часовню еще в 1880 г. приносилась населением обрядовая поминальная пища (блины, оладьи, яичница – омлет), но уже никакого поминания не производилось.

/19/ М. Куроптев. — Слободской уезд Вятской губернии в географическом и экономическом отношениях. Вятка, 1881 г., стр. 7.

Источник: Записки УдНИИ, выпуск 12.- Ижевск: Удмуртгосиздат, 1949.- с.70-82.