Откуда он появится? Материальные люди с неба не падают. Не падают.

Наверное, я постараюсь убить его. Затем Серега решил, что если Арлекин не здесь – значит, с Анной. За нее можно не беспокоиться, со слугами Арлекин справится легко. А сюда черт должен прибыть сам – лично.

Серега присел на гусеницу трактора, желая чуть-чуть отдохнуть.

Арлекин (взгляд со стороны):

[68]

– Милый Гете: «Черти зовут это адской мукой, ангелы – райской отрадой, а люди именуют любовью».

А что есть любовь?

Что… есть…

Ради этой милой девочки, ради ее еще не случившейся любви Серега готов принять смерть, помоги ей, Господи, найти свою половину. Да и не только в Анне сейчас дело. Есть, наверное, смысл в том, чтоб хоть раз в жизни присесть на гусеницу покинутого всеми трактора – и подумать. Может быть, не совсем истаскали мы по кабакам и по съемным девушкам, не до конца удавили в себе и не измазали в дряни то свежее, белое, чистое, да, чистое, за что не только этот парень, но и многие другие готовы отдать жизнь.

Души многих из нас заросли ядовитой Рольгардовой коростой. Прекратить, хоть на минуту, ежедневную гонку невесть за чем, остановиться и задуматься – о, Стапчук! – что, кроме постели, выпивки и денег, должно же быть что-то настоящее, что-то святое, что неотделимо от платинового стержня каждой сущей души. Нельзя без любви, черствеет и гибнет Человек, остается прямоходящее существо с внешними людскими признаками.

И от каждого из нас зависит – сохраним мы город золотой под небом голубым или не сохраним.

Серега (взгляд изнутри):

Ран на руках и на теле не стало. Телом владелось свободно, без напряга. Глазами я поискал какую-нибудь палку или лом для встречи высокого гостя, но ничего подобного вблизи не нашлось. И ладно, так сойдет.

Кто-то из нас сейчас погибнет.

Постепенно до него дошла простая идея – простой, хоть и немного странный вывод.

Получается так: я сейчас и здесь являюсь воплощением всего, что чисто и свято, представителем высокой Любви являюсь, а Рольгард овеществляет собой то, что извечно, а в последнее время особенно грязно, порочно. Измену, ложь и продажные нечистые людские отношения – весь этот набор представляет князь.

А имею ли право быть представителем ?

Да, имею.

Потому что была та страшная неделя, когда отваливалась от меня короста, тек по телу гной и с болью и негодованием глядел я на прожитую жизнь и ломал, ломал себя прежнего. Неделя – малый срок для того, чтоб переделать и переломать все, что неверно и ненужно, но достаточно, чтоб свершить подробный анализ прожитых лет, рассмотреть как под лупой, каждый день и сделать верные выводы. Жалко лишь, что поздно. Потерял тогда Серега свою Любовь, милую потерял, и во всем, что свершилось, виноват только сам.

Но вот какой-то высокий, более разумный Разум посчитал, что все-таки я достоин целую ночь нести идею настоящей Любви.

Интересно… Хотя бы одну ночь. Ну, спасибо, ребята…

Серега не подпрыгивал от нетерпения и не вертел головой в ожидании врага – он спокойно сидел на тракторовой гусенице, и только раз, когда за агрегатом остановилось стадо шестилапых, он привстал с места и передернулся от отвращения. Их плоские тонкогубые рожи слабо фосфоресцировали в полутьме тусклого дня. Губы-нитки шевелились, и Серега слышал странные слова: «Какой ужас… что он делает, господа?.. без печати, один…» – и прочий сумбур. Затем, когда пали первые капли дождя, они неприятно задергали кожей и тяжелым галопом унеслись куда-то в сторону.

дождь начался именно такой, какого я и ждал – скупой, мелкий и безнадежный. Скудная почва постепенно превращалась в грязь, набухала, жирнела прямо на глазах, картофельные бодылья кренились набок и пропадали в потеках бурой жижи. Город на горизонте затянуло мутной пеленой, все, что находилось на обозримом пространстве, теряло свой облик, съеживалось и прямо на глазах гнило, лишь над куском до сих пор сухой пыли, где находились Серега с трактором, не пролилось ни капли влаги.

Внезапно раздался гром, и молния, совершенно ненужная во время такого нищего дождя, расколола небо пополам.

Еще раз что-то треснуло, земля неподалеку от меня вспучилась [69] и лопнула, по сухой корке выпячивания зазмеилась трещина. Так бывает, когда сквозь суглинок на поверхность пробивается стебелек, только что родившийся из зерна.

Очень быстро, в клубах болотно-зеленого пара и вони из центра холмика показалась отвратительная черепашья морда с закрытыми глазами, затем – короткая шея, плечи, две слабо развитые руки, торс, покрытый грязной чешуей. Все это мерзко изгибалось, перемазанные землей ручонки хаотично перемешались, хватались за края воронки, пытаясь подтянуться. Затем, как бы поднимаясь из недр на невидимой платформе, с трудом возникая из ничего, из праха, тусклому миру явились мощные нижние конечности и шипастый толстый хвост длиной метра в два. Явившееся было тиранозавром комнатных, я бы сказал, размеров.

С чешуи сыпалась грязь, глаза Князя были закрыты, голова с выдающимися углом губами и непомерной ротовой щелью бессильно уронена на грудь, но все это сооружение довольно твердо стояло на двух упористых лапах и вдобавок поддерживалось мощным хвостом – ощущался определенный напряг.

Отдохнув минутку, Рольгард вздохнул, откашлялся, распространяя невыносимое зловоние, в углах костистой щели рта заклубилась желтая пена.

… песок с едва слышным шуршанием заполнял воронку…

До напружиненного Сереги донесся шелест:

– Отдай мне ее…

Шорох влаги, летящей с неба, и шелест голоса странного тембра почти сливались.

– Я не хочу с тобой разговаривать… – сказал я.

– Не хочешь… – удивился шелест.

Рыбьими глазами он ощупал меня с головы до ног, качнулся и начал колдовать. Резко удлинились руки, из голого доселе черепа, как из тюбика, полезли темные волосы, розовой кожей затянулось лицо и сузились глаза. Чешуя на груди обратилась в сосульки, в нити, затем нити переплелись, стали свитерком с резиновой надписью по-английски: «Смити.з. Одежная компания».

Отвлекшись на волшебство, Серега чуть было не пропустил момент, когда тяжелый шипастый хвост с гулом рассек воздух и ударил в тректор с такой силой, что из кабины вылетели оставшиеся стекла, лопнули гусеницы, а сам трактор качнулся и завалился набок.

В одно из последних мгновений, когда шипы хвоста были еще на подлете к Сереге, он рухнул и перекатился ближе к врагу. Хвост от столь резкого движения оторвался, отлетел под дождь и упал, конвульсируя. Рольгарда по инерции занесло немного, и он оказался вполоборота к Сереге, не теряя времени, Серега вскочил и ударил врага в аккуратно подбритый затылок. Тот сунулся носом в скудную почву, но, перевернувшись, вскочил, как мячик.

Странная произошла метаморфоза с комнатным доисторическим чудищем.

Передо мною стоял парень примерно моего возраста и роста, с таким же, как у меня, лицом и короткими волосами. Костям его в точности повторял мой – те же джинсы, голубенький свитерок и кеды «Спаркс». Сначала мне показалось, что это просто фокусы памятного зеркала из «Свири», потом понял, что это не «примерно моего» и не с такими же», понял, что предо иной – я.

Рольгард наслаждался произведенным эффектом, но звуки его голоса, оставшегося прежним шелестом, немного отрезвили меня.

– Теперь будешь со мной говорить? – спросил он.

– Я вас внимательно слушаю, – сказал я.

– Подумай сам, какая ей разница, с кем идти – с тобой или со мной?

– Анна выбрала меня, – возразил я.

– Значит, меня, – усмехнулся Князь.

Для Сереги такое логическое построение было открытием довольно неприятным. Духи считают, что я несу добро, Рольгард – что зло. Кто из них прав? Серега подумал такими словами: «А вот я сейчас тебя уничтожу и останусь один – я», при этом он знал, что черт подумал о том же.