Они не пожимали нам рук и не хлопали по плечам – поскольку были бестелесны. Но я чувствовал, что эти Бывшие на Земле искренне и честно желают нам добра. Желают не потому, что я делаю для них нечто, а просто, просто так – бескорыстно. И это не казалось Сереге странным, хотя среди живущих бескорыстие все чаще бывает не в ходу.

Я кивнул им неловко, взял Анну под руку. Не оглянувшись, мы вышли из круга.

… в моей руке налилась теплом Аннина ладошка. Под фонарем никого не было…

И пошли вперед по неизменившемуся городу. Никто из стоящих на остановке на нас, взявшихся невесть откуда, внимания не обратил. Даже тяжелая парча Анны не отвлекла их от ожидания трамвая. только один, пьяный и грязный, крутящийся вокруг себя, порой поворачивал лицо в нашу сторону, пучил глаза и шептал что-то неслышно.

Когда прошли метров десять, я предложил:

– Давай ко мне зайдем, хоть переоденешься… перекусишь чего-нибудь…

Она тихо засмеялась и положила руку мне на плечо.

– Хорошо… странно как – я думала, будет страшно, будет неловко мне снова… а все так просто получилось… славно… ночь…

Тихий ее смех был похож на звон тысяч серебряных колокольчиков.

– Смотри – видишь? – я снова стала живая… В горле перехватило, я сипло ответил:

[52]

– Да.

Как я завидовал ей!

Ночь между тем продолжала происходить, и вместе с ней нам надо было продолжать поступательное движение вперед.

На повороте, где улица К.Маркса плавно переходила в улицу Кирова, какой-то шутник через равные промежутки поместил на подставках довольно большие, в рост человека, рамы и обтянул их бумагой. Эти рамы использовались, очевидно, в качестве афишных тумб или выставочных стендов. Одна из листовок показалась мне знакомой. Там было напечатало вот что (текст привожу дословно):

Декларация о любови, написанная 29 августа 1987 года
от Рождества Христова за двумя бутылками
«Московской» водки

«Братья и сестры! Любовь, безусловно, существует. Но существует, как правило, в одном направлении. Значит, любящий не должен рассчитывать на взаимность, ибо любовь даруется нам Спасителем во имя приведения наших чувств к гармонии с высшими идеалами Мироздания. Но взаимность является идеалом, который в принципе недостижим, ибо почти невероятна встреча двух расчлененных Господом половин одной души… »

Дальше было оторвано. О Господи! …письмо из того августа. Это написал мой друг Менестрель – хиппи, певец, пьяница, хороший человек… где ты, Гарри-менестрель?.. собраться бы еще разок за столом, крытым голубым пластиком…

Но ладно, ладно… Сейчас, в июне, нам и в голову не приходило обойти эти сооружения стороной, и мы упорно лезли сквозь крупнозернистую бумагу – она лопалась с треском. Особенно неудобно было Анне в платье с длинным шлейфом.

Она меня поражала – на диво спокойно относилась к шумящим, гремящим, сверкающим благам цивилизации. В промежуток меж двух рам с клацаньем свернул трамвай, мигнул светофор, и машины, напряженно ждавшие зеленого, рванули с места. Из них доносился звон стаканов, бульканье вина, смех раскрашенных водительских подруг. Была ведь суббота, и крутые мальчишки везли из кабаков купленных девиц.

За нами кто-то шел сквозь рамы. Я оглянулся – это был давешний пьяница с остановки. Пьяницын путь был отмечен поверженными наземь рамами. Трудно пьяному человеку попасть с ходу в отверстие площадью полтора на два метра!

Бормотание его имело характер упрека:

– А з-заявку… афформили? Серега попросил:

– Иди спать, дед. Пьяница обиделся:

– С-сам т" дед. Говворьу: з-заявку афформили? Серега, шагая, думал: «Не надо нам никакой заявки». Пьяница остановился, наполнил легкие воздухом и закричал, будоража засыпающий Город:

– А без заявки вам – никуда!!!

Эхо заметалось по Городу – ударилось в витрину «Подарков», отскочило, в ЦУМе на кусочки рассыпалось большое стекло, покатились буквы с вывески «Автомобилей», воздушным потоком перевернуло несколько машин на стоянке в районе Малиновой Горы; на седьмом километре Як-Бодьинского тракта, в дощатом дачном домике задергался, забился во влажных простынях спящий бюрократ: заявка, мгм, заявка, шлеп-шлеп губами.

Воздух еще раз оттолкнулся от стены, подхватил пьяного и могучим потоком увлек вверх, к Млечному Пути.

Маразм полнейший, – сказал Серега. – При чем здесь «з-заявка»?

Он еще не совсем ловко чувствовал себя с Анной. Та, наоборот, была сама раскрепощенность – шла, размахивая руками, пела нехитрую песенку.

– Почему тебя «з-заявка» удивляет, а рамы, а духи, а пьяница улетел?

Она рассмеялась:

[53]

– Удивительному – не удивляешься, а то, что как всегда – тебя смущает.

Серега задумался:

– Так получается.

Анна, придерживая руками подол, на одной ножке скакала по бетонным плитам дороги, ведущей мимо Главпочтамта к моему дому.

– Больше не удивляйся. Все, что будет, будет на самом деле… Во всяком случае, для нас с тобой.

У первого подъезда стояла зеленая скамейка, на скамейке сидел мой добрый друг Арлекин.

– О-о, какие люди!

Мы не виделись уже с неделю, и были рады друг другу. Он встал со скамьи, улыбаясь нам с Анной. Я познакомил их. Оказалось, что сегодня ночью Арлекин с парой ребят собрались попить вина у него дома, но вина, как всегда, не хватило, и вот товарищи его, мне не знакомые, решили сделать покупку у одной пожилой женщины, которая жила в первом подъезде этого дома и торговала по ночам водкой.

Посидев с ним минут пять, мы с Анной пошли вдоль припаркованных к бордюру частных машин. С Арлекином Серега договорился, не проясняя ситуации, что в случае нужды вызвонит его на помощь.

Почти перед самым моим подъездом дремала красивая черная «Волга», Анна, проходя мимо, не преминула заглянуть в боковое стекло. Серегу словно ударило током – в стекле, как в зеркале, отразилось ее лицо, и он вспомнил:

… Мы тогда сидели с Жоркой Стапчуком в «Свири» – это был такой самый модный бар у нас в Городе до известных постановлений.

Мы уже достаточно приняли, и посему пространство вокруг неритмично пульсировало, наползало, ненадолго замирало и лениво откатывалось назад. Сквозь прорехи в нем доносились голоса съемных девочек у дверей, пестрый свет и табачный дым.

Для начала Жорка поставил два «Сада», потом две «Филины», потом еще «Филину». Так вышло, что в тот раз в моих карманах посвистывал ветер.

Жорка обгрыз вишенку из стакана и предложил:

– Еще раз?

Я кивнул. Жорка – клевый парень. Фарцовщик, но не скупердяй, не жмот, как остальные. Я недолюбливаю фарцов, но к их услугам обращаться приходится. Не будешь ведь носить серые бесформенные «джинсы» фабрики с закодированным названием. А ботинками, которые предлагает городская обувная фирма, следует мостить дороги, я полагаю.

Но это так, между прочим.

Обычно фарцы – довольно неприятный народец, но вот с Жоркой мы как-то скорешились, и хоть друзьями не стали, но оба знали, что в случае чего можем друг на друга положиться.