Вместо заключения

То, что произошло в июле 1978 года,– не случайность.

Конечно, можно объяснить гибель Ф. Васильева автомобильной катастрофой, можно сказать, что у него болело сердце, что последние полгода оно работало на пределе возможностей, отпущенных человеку. Можно объяснить гибель и по-другому – халатностью врачей. Можно обвинить шофера «газика», который во время обратного пути был не совсем трезв и заснул за рулем. Наконец, можно объяснить все случайным, роковым стечением обстоятельств, а именно: из пункта А в пункт Б вышел «ЗИЛ» с прицепом, груженный железом и бетонным мусором и т. д. Но можно объяснить и по-другому: случайным участием Ф. Васильева в Днях литературы в Красногорском. Отказ свой Ф. Васильев мог бы легко оправдать: с первого июля он официально находился в отпуске, но все-таки поехал.

Как бы то ни было, причины роковой случайности обнаруживаются в изобилии. И все предположения будут верными и справедливыми. Но лишь до некоторых пределов.

Трагедия Ф. Васильева и многих людей, тесно связанных с ним,– не в июле 1978 года, и уж никак не в том времени, когда сердце поэта стало «побаливать».

То, что случилось тогда, оказалось закономерным и обусловлено многими причинами, кроющимися в глубинах национальной культуры, литературы.

1917 год дал удмуртам многое. Свободу слова, печати, а главное – свободу самоопределения и свободу развития культуры. И не случайно первое послереволюционное десятилетие знаменательно для путей интеллектуального развития народа. Таких энциклопедически образованных и необычайно талантливых людей, как Герд, любая нация выдвигает не часто. Герд был не одинок. Рядом с ним творила целая плеяда единомышленников.

Но происходит неожиданное. В 1930-е годы под корень уничтожается вся удмуртская литература. Для немногочисленного удмуртского народа это явилось национальной катастрофой, ударом, последствия которого удмурты будут ощущать и в следующем столетии, а может быть, и дольше. Национальное сознание оказалось на грани распада.

В пятидесятые – начале шестидесятых происходит медленный, но все-таки подъем удмуртской литературы и культуры. Нация словно «зализывает» раны, но еще не знает, что приготовили для нее семидесятые годы. А семидесятые годы приготовили вереницу новых смертей, на первый взгляд случайных, но, в принципе, закономерных.

С другой стороны, многие причины кризисных явлений кроются, как это ни парадоксально, в географическом положении Удмуртии, сыгравшем свою роль и в формировании некоторых особенностей национального характера удмуртов.

Как известно, Удмуртия сегодня – промышленно развитая республика с отлаженной промышленной инфраструктурой. Это множество фабрик и заводов, в том числе и заводов оборонного значения. Вспомним: за военные заводы Удмуртии еще в годы гражданской войны упорно дрались белые и красные. Не секрет и то, что в годы Великой Отечественной «Ижмаш» выпускал колоссальное даже по нынешним меркам количество оружия.

А где же этим заводам быть, как не в Удмуртии? Край лесной, самый центр России. Говоря словами гоголевского героя, «хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь». Да и дорог немного. На севере железная дорога, на юге железная дорога. На севере Глазов, а Воткинск в тупичке. Между ними – Ижевск. Хорошо расположились эти города – вдали от больших перекрестков. Тихие, удобные места, где мирно производят вооружение.

Заработки на заводах неплохие, роптать не приходится. Работай знай, получай деньги, да вино на радость жизни. Самое главное – не думай, что придет потом.

Крупные заработки всегда привлекали множество людей. И потянулся крестьянский люд из далеких сел и деревень в города, в надежде на хорошую и счастливую жизнь. И получил ее, в соответствии с собственными представлениями, до неузнаваемости деформированными за последние семьдесят лет. Деньги, вино, товары – все можно было найти в Ижевске шестидесятых – первой половине семидесятых. Все можно было найти, все, кроме разума. Мир безумел на глазах, но от людей требовалась только работа. Ну там, еще пара кинотеатров с американскими фильмами (с купюрами, естественно). А деньги – на, получи! Заводы платили щедро. Только работай, только пей, только молчи.

А что удмурту не молчать? Удмурты ведь всегда были народом скромным. Не случайно все приезжие и местные «инородцы» отмечают одну из самых достойных и главных национальных черт – застенчивость, скромность. Вот и шел молчаливый удмурт на завод и молча работал. Как при царе-батюшке. Тем более что национальное самосознание хранило в памяти трагедию 1930-х годов.

Определенные черты национального характера вкупе с географической изоляцией привели к весьма своеобразным результатам, а именно – к изоляции удмуртской культуры и литературы. Мне могут возразить, что это не так, что проводилось множество совещаний, встреч, приезжали гости из других регионов Союза и пр., и пр. Однако сегодня можно сказать, что в большинстве случаев это были не те совещания и не те гости. Они и поныне ездят. А те гости, в которых удмурты нуждаются… почему-то их нет, этих гостей.

Действительно, в каком состоянии наши культурные связи с Казанью, Кировом, Пермью? Они есть, но они еле теплятся. А это наши ближайшие соседи. А как развиваются связи с финно-угорскими народами? С эстонским, финским, венгерским и другими? Почему и кем Удмуртия, прародина финно-угров, отторгнута ото всех родственников? А потому, что у нее нашлись другие родственнички – заводы, работающие на войну.

Наверно, нет большей несправедливости, большего парадокса в том, что скромный народ – удмурты – работает на войну и является по сути заложником военно-промышленного комплекса. О какой же культуре и литературе может идти речь? О чем мы? Может быть, о сусальном телефольклоре? Или ура-патриотических «досрочно!»? А может быть, у нас действительно много денег и мы можем все? Например, стравить художника с художником, писателя с писателем?

Действительно, после Сталина система партийно-государственного аппарата продолжала действовать и в 1960-е годы, и в 1970-е. Историкам еще предстоит вскрыть темные дела Аппарата.

А тогда система работала безупречно и безостановочно. Для своего питания система забирала все без исключения интеллектуальные ресурсы. Но система и платила, платила неплохо – деньги, квартиры, заграница и т.п. Требовалось только молчать. А где говорить-то? Кто тебя услышит? Москва далеко, да и не поверят. Кто вы такие, почему о вас не пишут в газетах, не показывают по телевидению? Кто такие удмурты? Где они живут, да и живут ли? Их, наверно, нет вовсе. Их не может быть, потому что быть не может.

Система работала безупречно и безостановочно. Мозг интеллигенции развращался внутренними дрязгами, которые провоцировал Аппарат, развращался вином, деньгами… Вчера еще жил в деревне, сегодня – на заводе, завтра написал книжицу – получил гонорар. Куда идти? В кабак. Вино текло рекой, а пьяный – безумен.

Система работала безупречно и безостановочно. Попадая в нее, художник, писатель, артист оказывался выброшенным из жизни. Нелепые заседания, никому не нужные встречи заполняли все свободное время. Интеллигенция деградировала. Работать она не могла. У нее отобрали главное – ум. А интеллигент без ума что манкурт. Прошлое забывалось. И вот уже вновь поднялись руки на Герда, которого били и пинали, кто как мог, в меру своих сил и возможностей.

Система работала безупречно и безостановочно. Тиски ее сжимались вокруг интеллигенции все плотнее и плотнее – особенно в семидесятые. От интеллигенции требовалась работа, но не интеллектуальная, ибо ум интеллигенции был поражен в самом зародыше. Работа требовалась чисто формальная: лекции, куцые и верноподданнические доклады на юбилеях, непременно собрания. Здоровые силы, конечно, были, да они оказались рассеяны по всем уголкам республики. Где они сегодня? Много ли их? Дружбы не было и не предвиделось. Каждый боролся в одиночку. Боролся Красильников, боролся отец. Многие падали, поднимались, снова падали и снова поднимались, но вперед шли. Кресты их стоят по всему пути эпохи семидесятых. Много крестов. Это был единственный выход и выход закономерный.

Флор Васильев погиб неслучайно. Его гибель оказалась неизбежной.

Отец вошел в Систему. Думать было некогда, да и нельзя. Во всяком случае, на работе. Отец думал дома – вечерами, ночами. Он писал неплохие стихи. Наверно, он был плохим отцом, но кровь его обрызнула всех нас, и мы перед ним в долгу.

Система уничтожала и уничтожила многих. Отец поднимался в гору, но подъем для ума давал немного, только все больше и больше забирал сил, надежд. Терялось здоровье, настроение, терялось все, что необходимо для работы, для веры. Но и веру у отца тоже отняли.

Куда он шел последние полгода? К этим ли пышным похоронам?

Молчит седьмой километр.

Источник: Васильев С.Ф. Эхо в лесу: Повесть об отце.– Ижевск: Удмуртия, 1992.– С.3-5, 13-14, 16-17, 22, 26-27, 29-30, 30-31, 34, 39-40, 51-53, 57, 70-71, 74-75, 87, 108-113, 149-150, 161-162, 167-168, 318-322.